Былое и думы. (Автобиографическое сочинение) - Страница 5

Мемуарный характер «Былого и дум» отнюдь не означал, что Герцен пассивно изображал действительность, что в его творчестве не было той художественной типизации, которую мы находим в повествовательных жанрах. Напротив, понятие художественной автобиографии предполагает творческое обобщение исторически подлинных явлений и событий. Не снижая документальной точности и достоверности описания, Герцен поднимал его до значения художественного исторического полотна большой впечатляющей силы и правды. Портрет вятского сатрапа Тюфяева, сподвижника Аракчеева и Клейнмихеля, у Герцена вырастает в яркий художественный образ, равный по силе собирательным типам Гоголя и Щедрина. Тюфяев показан в мемуарах как законченное, предельно сконцентрированное выражение самодержавно-крепостнического произвола. Старик Яковлев с неменьшей характерностью воплощал собою эпоху старого русского барства. Между тем это реальные, исторические лица. Художественный талант Герцена сказался не только в мастерстве, с которым написаны портреты, но и в самом творческом внимании писателя (12) именно к Тюфяеву, который сам по себе служил обобщающим типом николаевской России, родственным и гоголевскому городничему и «помпадурам» Щедрина.

Типичность «героев» мемуаров явилась существенной стороной художественной характеристики всей портретной галереи «Былого и дум». Из огромного запаса жизненных впечатлений и наблюдений Герцен выбирает наиболее типические моменты, показывающие каждый образ или сюжетную ситуацию в самых важных и характерных чертах.

«Мое восстановление верно, — писал он Тургеневу о портрете жены в записках, — и только отпало то, что должно отпасть: случайное, ненужное, несущественное..» (письмо от 25 декабря 1856 г.). В этих немногих словах выразительно раскрывается художественный метод писателя-мемуариста. Даже на страницах, создававшихся вслед за описываемыми событиями (в главах последних трех частей), характерная непосредственность воспоминания нарушается известным творческим домыслом, то сгущающим краски, то резче оттеняющим авторскую мысль, то просто служащим для литературного оживления рассказа.

Вместе с тем Герцен всегда сам предостерегал себя от опасности «дать всему другой фон и другое освещение», признавался, что ему «не хотелось стереть» на всем «оттенок своего времени и разных настроений».

Уровень художественной объективности и правдивости воспоминания в конечном счете определяется идейными убеждениями автора. Быть может, в других мемуарах той эпохи меньше фактических неточностей, чем в «Былом и думах», но перемещение исторической перспективы, смешение важного со случайным, тенденциозность освещения заслоняют в них объективное содержание событий, искажают действительность. «Факт — еще не вся правда, — говорил Горький, — он — только сырье, из которого следует выплавить, извлечь настоящую правду искусства».

Герцен был прав, когда, завершая работу над «Былым и думами», говорил, что они «так сильно действовали оттого, что краски верны» (письмо к сыну, 16 июня 1868 г.) Этих «верных красок» не могло быть у писателя-мемуариста, не связанного с передовым общественным движением, далекого от освободительной борьбы народа. «Былое и думы» мог написать только художник-демократ, писатель передового революционного мировоззрения, только у него могла возникнуть сама идея «отражения истории в человеке». (13)

Своеобразна композиция «Былого и дум». Хроникалыш-автобио-графический стержень заменяет в мемуарах Герцена последовательное развитие цельного сюжета. Такое построение «Былого и дум» не случайно: оно отражает, как замечает Герцен, нестройность самого жизненного процесса: «Я-. вовсе не бегу, — пишет он, — от отступлений и эпизодов, — так идет всякий разговор, так идет самая жизнь». Герцен справедливо утверждал, что «в совокупности этих пристроек, надстроек, флигелей единство есть», единство того же жизненного процесса, а не формального композиционного плана.

Композиционный «беспорядок» мемуаров, разнообразие литературных форм, к которому прибегает автор, им объясняется тесной связью и зависимостью своего повествования от разнообразия самих жизненных явлений, от диалектического единства в них случайности и последовательности. В многоплановом и сложном строении мемуаров Герцен отстаивал художественную стройность произведения.

Глубоко веря в общественную действенность искусства, Герцен использует все богатства литературных приемов и жанров, всю многотональность художественного слова с целью максимального воздействия на ум и чувства читателя. Он был художником-публицистом, и в публицистической заостренности художественных произведений писателя и прежде всего «Былого и дум» ярко проявилось своеобразие его стиля.

Весьма показательно, что публицистичность «Былого и дум» резко возрастает к концу автобиографии, когда окончательно распался первоначальный замысел интимной «исповеди». Публицистика мемуаров в лучших своих страницах достигает большой художественной силы. Отдельные главы «Былого и дум» нередко напоминают по своему характеру законченные публицистические статьи. Так, яркой публицистической статьей является, например, главка «Post scriptum» из «Западных арабесок», содержащая блестящую характеристику уклада буржуазно-мещанской Европы после революции 1848 года. Главу о Прудоне (в той же пятой части) Герцен дополняет публицистическим «Рассуждением по поводу затронутых вопросов». Такой же характер носят главы шестой части — известный очерк о Роберте Оуэне и статья «Джон-Стюарт Милль и его книга «On liberty» и т. д. Близость стилевой манеры «Былого и дум» к публицистическим статьям Герцена в «Колоколе» проявилась и в самом факте первоначальной публикации ряда отрывков из записок на страницах газеты.